Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности] - Михаил Ахманов

– Ну, - подытожил Дженнак, прерывая наступившую паузу, - вот ты и вычислил хозяев. Мейтасса либо Коатль; а кто из них, мы сейчас узнаем.

Позади раздался слабый вскрик, метнулись неясные тени, и через десятую часть кольца из тьмы вынырнула мощная фигура сеннамита. Он тащил пленника под мышкой, зажимая ему ладонью рот, а временами и ноздри, и тогда лазутчик начинал трепыхаться, как придушенный хорек, и сучить ногами. Доставив его в голову маленького каравана, Уртшига сбросил груз, отступил в сторону и поклонился, но не Дженнаку, а Чааг Чу. Лицо сеннамита было бесстрастным, как медный котел, в котором вываривают стебли сладкого тростника.

Чааг Чу кивнул одному из горцев:

– Приставь ему дротик к печени. Будет вопить, коли!

Затем он склонился над скорчившимся на земле человеком.

– Хмм… По виду - попугай из Рениги! Вот только из чьей клетки он вылетел? Из чьих рук клюет? Кто ему перья золотит? А? Как бы дознаться поскорее? Кожу спустить или выколоть глаз?

Вельможа повернулся к Дженнаку, словно испрашивая его дозволения, но тот лишь развел руками. Пытки и муки не угодны богам, и он втайне радовался, что находится не в Одиссаре и не в своей Бритайе, где слово его являлось законом. Здесь была Арсолана, и здесь был высокий сановник, Стоящий За Спиной Владыки, который мог пытать и допрашивать, миловать и карать.

Сообразив, что помощи ему не будет, Чааг Чу тяжко вздохнул и вновь склонился над пленником.

– Кому ты служишь, отрыжка Одисса? Кто твой хозяин? Скажи, и я - клянусь Солнечным Оком! - подарю тебе легкую смерть! Не то… Ты видишь моих людей? Они шиче, а шиче не любят ренигов. И нравы у них суровые.

Лазутчик вздрогнул и что-то забормотал, взирая на арсоланца и его воинов выпученными от ужаса глазами. "Предатель, - послышалось Дженнаку, - предатель отправится в Чак Мооль с хвостом скунса в зубах… Я не предатель… не предатель… Я клялся великими богами, что не предам…"

– Коли! - раздраженно велел Чааг Чу воину с дротиком, но Дженнак, отведя острие, опустился на пятки, вглядываясь в побледневшего ренига.

– Ты клялся не предавать того, кто платит тебе?

– Да, господин.

– Не предавать словом?

– Да.

– И жестом?

Пленник сморщился.

– Нет, о жестах мы не договаривались… точно не договаривались, клянусь всеми Кино Раа и духом Камлу!

– Хочешь легкой смерти?

– Да, грозный балам. Пусть меня не пытают, а перережут глотку… И я уйду в Чак Мооль не дорогой страданий, а по лестнице из лунных лучей…

– Тогда слушай, что я буду говорить, и закрывай глаза в знак согласия. Моему господину, - Дженнак покосился на Стоявшего За Спиной, - не не нужно ни твое имя, ни имя того, кто взял с тебя клятву; он хочет знать, служишь ли ты тасситам. Да или нет?

Пленник не опустил век.

– Атлийцам?

Глаза лазутчика закрылись.

– Ты и другие люди следят за каждым кораблем, что приходит в гавань?

"Да", - просигналил пленный.

– Особенно за одиссарскими?

"Да".

– И вы глядите, кто с них сошел и куда отправился?

"Да".

– Быть может, в Боро?

"Да".

– Из Боро ходят плоты на Инкалу… Хотите разузнать, не поедет ли туда кто-то из Одиссара?

"Да".

– Ну, - произнес Дженнак, поднимаясь с колен, - я, как видишь, не одиссарец, а сеннамит. И прибыл сюда, чтобы наняться стражем к великому сагамору, чья щедрость равна его мудрости… Передай это своему хозяину-атлийцу, если встретишься с ним по дороге в Чак Мооль. А сейчас… Ты по-прежнему просишь легкой смерти?

"Да. Да, да, да!"

– Он ее заслужил, господин, - Дженнак склонился перед арсоланским вельможей. - Впрочем, твоя воля…

– Прирежьте его, - велел Чааг Чу. - Быстро и без мучений! А труп сбросьте в пролив!

– Благодарю тебя, высокочтимый тар… - пробормотал пленник.

Когда все было кончено, и караван отправился в путь, Амад пристроился рядом с Дженнаком. Мрачная гримаса застыла на его худом горбоносом лице.

– Сколь отвратительно убийство, - произнес он наконец на бритунским, прижимая к груди мешок с лютней и подаренным Чоллой обручем. - Отвратительно даже тогда, когда вызвано оно необходимостью или является заслуженной карой.

– Этот лазутчик умер достойно, - сказал Дженнак. - Не нарушил клятвы, хоть я сомневаюсь, что это поможет ему перебраться в Чак Мооль по ступеням из серебряных лунных лучей. Такие лестницы не для тех, кто служит за деньги.

– Может, он умер достойно, но все равно - умер! Его убили! - Амад Ахтам покрепче обнял свой мешок и вдруг сказал: - Хочешь ли послушать, господин мой, как я расстался с боевым топором и бросил лук со стрелами? Хочешь ли узнать, почему я отвергаю убийство?

– Всякий разумный человек отвергает его, но причины могут быть разными. Я готов выслушать тебя.

– Когда я был молод, много моложе балама Ирассы, вожди бихара взяли меня в первый набег - меня, и друга моего, и прочих юношей, которым пора было вкусить сладость вражеской крови и увидеть, как угасают глаза умирающих. Отправились мы на север. А надо сказать, мой господин, что там, за нашими песками, есть два огромных потока, и на их берегах обитает искусный и богатый народ, умеющий рыть каналы, строить крепкие глиняные стены, выращивать зерно, печь лепешки и ткать из разноцветных шерстяных нитей дивную ткань. Есть у них овцы, и козы, и быки, есть медное оружие и сосуды, есть девушки со стройными бедрами, есть мужчины, достойные сделаться рабами бихара… Словом, есть что взять и чем поживиться!

Вот туда мы и направились, а приехав, захватили большое селение, перебили в нем всех воинов и проломили врата в защитной стене своими топорами. Я сражался плечо к плечу с моим другом, рубил и стрелял, а потом мы ворвались в этот городок как коршуны в голубиную стаю, и кровь в наших жилах кипела, ибо все тут сделалось нашим - и девушки, и скот, и пестрые ткани, и запасы зерна. Выехали мы на площадь в том селенье, и видим: все в страхе и ужасе, все нас боятся, все трепещут. Овцы блеют, быки ревут, женщины плачут, дети мечутся туда и сюда, старики молят о пощаде, а мужчины проклинают своих богов. Но посреди этого шума сидит человек и что-то бормочет; на колене у него лютня, а глаза не видят ничего, ни нас с окровавленными топорами, ни бедствий, что обрушились на соплеменников.

Подскакали мы к нему - разгоряченные, гневные, ведь немало наших встретили смерть у стен того городка. Кто-то вытянул его плетью, но человек лишь дернулся и говорит: "Не мешай! Разве не видишь, я сочиняю сказание! Песню, которую будут петь между Двух Рек, в горах и пустынях, и в станах кочевников! Понимаешь - песню!" "Допоешь ее на пути к Ахраэлю", - сказал мой друг, и снес певцу череп. А я рассмеялся и подобрал для забавы его инструмент…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});